Оборона Луганского аэропорта, очень важного стратегического объекта, который находится всего в 30 километрах от украинско-российской границы, длилась 145 дней — с 9 июня 2014 года, когда он был полностью блокирован, до 1 сентября.

Трагедия, случившаяся в ночь с 13 на 14 июня в небе над Луганском, стала черной страницей в истории ВСУ. Боевики одной ракетой, выпущенной из переносного зенитно-ракетного комплекса, и огнем зенитной артиллерийской установки, сбили заходивший на посадку военно-транспортный самолет Ил-76. Погибли 40 десантников 25-й Днепропетровской отдельной воздушно-десантной бригады и девять пилотов 25-й Мелитопольской бригады транспортной авиации. Одновременно в 49 семей пришла ни с чем не сравнимая беда…

Реакция на случившееся была разной. На Западе сразу же заявили об ответственности россиян, а в Украине занялись поиском виновных — тех, «кто отправил Ил-76 на уничтожение». В результате на скамье подсудимых оказался генерал-майор Виктор Назаров, который на момент трагедии был начальником штаба АТО. В ноябре 2014 года ему было предъявлено подозрение. Его обвинили в служебной халатности, приведшей к тяжелым последствиям.

7 декабря 2015 года в Павлоградском горрайонном суде Днепропетровской области начался беспрецедентный в истории ВСУ судебный процесс, который на Западе назвали «шоу имени Назарова». В марте 2017 года генерала приговорили к семи годам заключения. 11 декабря 2020 года Днепровский апелляционный суд отклонил апелляцию, однако 23 декабря кассационный уголовный суд в составе Верховного суда, рассмотрев жалобу генерала, приостановил исполнение приговора.

Это резонансное дело длится более шести лет. Развязки ждут не только родные погибших, генерал и его семья, но и тысячи командиров разного уровня, которые знают, что в любой момент могут оказаться на месте Назарова.

О перипетиях расследования и судебного процесса генерал Назаров рассказал «ФАКТАМ».

«Правоохранительная система работает, как каток, у которого нет задней передачи»

— Виктор Николаевич, готовы ли вы к худшему варианту развития событий, ведь не исключено, что реально можете оказаться в тюрьме, причем надолго?

— Я к этому был готов с первого дня уголовного преследования. Никогда не исключал такой вариант, потому что понимал, как работает наша насквозь прогнившая правоохранительная система. Это, по большому счету, осколок советской модели, причем той, что была создана во времена Ежова, Берии и иже с ними.

Почему я так говорю? Вот статистика за 2020 год: в украинских судах первой инстанции лишь полтора процента оправдательных приговоров, в то время как в Соединенных Штатах Америки порядка 20%, во Франция и Германии — около 25%, в Великобритании — примерно 30%. То есть на Западе действуют основоположные принципы права — презумпция невиновности и то, что все сомнения трактуются в пользу обвиняемого. У нас, к сожалению, система работает, как каток, у которого нет задней передачи. Он просто едет и давит все, что под него попадает.

— Ваша история тому пример.

— Да, это действительно очень яркая иллюстрация. В самом начале они включили отработанную стандартную схему, которая у них называется «кошмарить клиента».

Расскажу одну показательную историю на эту тему. Известный в Санкт-Петербурге профессор права, адвокат и судебный оратор Анатолий Кони (жил в 1844—1927 годах. — Авт.) защищал на судебных процессах представителей разных сословий.

Однажды судили гимназиста, ударившего ножом своего одноклассника. Кони на судебном заседании обратился к присяжным: «Здравствуйте, господа присяжные заседатели». Они в ответ: «Здравствуйте, Анатолий Федорович». Он опять: «Здравствуйте, господа присяжные заседатели». И начал повторять приветствие снова и снова. В какой-то момент те стали апеллировать к судье: «Успокойте этого сумасшедшего. Сколько можно?» Да и люди в зале начали нервничать. Кони же объяснил: «Я всего-навсего произнес эту фразу 37 раз, и вы уже в ярости. А моего подзащитного травили несколько лет».

Дело в том, что пострадавший каждый день обзывал обвиняемого, имевшего физический недостаток, горбуном. В какой-то момент мальчишка не выдержал и расправился с обидчиком. Кони очень грамотно показал, что может произойти с человеком, если над ним долго издеваться. В итоге его подзащитный был оправдан.

Осенью 2014 года начали травить и демонизировать меня. Инициаторами были прокуроры, особенно старался Матиос (главный военный прокурор с августа 2014 года по сентябрь 2019-го. — Авт.). Не могу сказать точно, — по указанию, по незнанию, по злому умыслу, но они усердно трудились, чтобы доказать мою вину. Сам Матиос неоднократно давал интервью на эту тему. Одно из первых появилось в феврале 2015 года в «Украинской правде». Статья называлась «Всегда виноват тот, кто командует». Это его фраза. Вдумайтесь в нее. И сравните с тем, что в недавнем интервью «ФАКТАМ» сказал авторитетный международный эксперт по вопросам обороны и национальной безопасности Филипп Карбер: нельзя судить командира за решения, принятые на войне. Это говорит о двух мировоззренческих подходах. Один — родом из нашего тоталитарного прошлого, второй — из мира развитой демократии.

Я часто бывал в прокуратуре — ходил на допросы, на изучение материалов. Невольно стал свидетелем разговоров в кулуарах. Не раз слышал, как там с большим сожалением говорили: «Вот почему у нас нет такого президента, как Путин?» Я тогда осознал простую вещь: многие из них не ассоциируют себя с этим государством. Для них образец — другая страна.

— В той стране вы бы уже давно сидели.

— Да, там никто не церемонился бы. Слава Богу, у нас не так. Именно это их и расстраивало. Поэтому и звучали предложения, мол, пусть Назаров возьмет на себя ответственность за трагедию, пусть напишет прошение о помиловании, тогда «как-то порешаем».

Но я с самого начала на всех уровнях официально заявил свою принципиальную позицию: с абсурдным обвинением никогда не соглашусь, козла отпущения вы из меня не сделаете, буду бороться до последнего, как бы это тяжело ни было и сколько времени это ни заняло бы. Ведь эта история касается не только меня. Это вопрос даже не принципиальный, а концептуальный — о роли и месте командиров в системе Вооруженных Сил. Если государство именем Украины так поступает с военными, этому должен быть положен конец. Я готов пройти этот путь, если моя историческая миссия состоит в том, чтобы донести до общества, что такое отношение угрожает безопасности Украины.


— Что для вас важнее — не оказаться за решеткой или восстановить доброе имя, ведь для офицера «честь имею» не просто слова?

— Однозначно честь для меня на первом месте. Они могут все что угодно сделать со мной физически, но торговать честью я не собираюсь. Она не продается.

В первые полгода я и моя семья получали очень много разных угроз с намеками на расправу. Поэтому я прекрасно понимал, что может случиться всякое.

— Кому станет легче, если с вами что-то произойдет?

— Прокурорам и судьям, которые захлопают в ладоши: слава Богу, наконец-то можно закрыть уголовное производство в связи со смертью обвиняемого. Но мы с супругой договорились еще в самом начале, что, если такое случится, мои родные все равно продолжат отстаивать в судах мои честь и достоинство.

«Где законы? Где презумпция невиновности? Почему в суде так себя ведут?»

— Как вы прожили эти шесть лет?

— Сначала я и моя семья были шокированы.

— Не ожидали такого?

— Конечно, не ожидал, ведь данное обвинение абсурдно.

Сделаю небольшое отступление. 11 января 16 авторитетных американских военных, экспертов и дипломатов выступили с коллективным заявлением, суть которого в том, что нельзя судить командиров за те решения, которые они принимали во время боевых действий. Это их первый месседж. Второй — что гражданский суд априори не в состоянии разобраться со всеми нюансами той трагедии. Американцы считают, что расследование велось изначально с предубеждением, а суд проходил под огромным прессингом общества. В статье Карбера и бывшего командующего Объединенных Сухопутных войск НАТО и Сухопутных войск Вооруженных Сил США в Европе генерал-лейтенанта Ходжеса «Безопасность Украины и распятие генерала Назарова», датированной 20 декабря, происходящее названо «судебным шоу имени Назарова». Только одна цитата: «Этот суд был не об истине или справедливости — толпа хотела крови, и она ее получила».
Я офицер, сыгравший не последнюю роль в противостоянии с Россией в тяжелейшее для страны время, когда огромное количество государственных структур было парализовано и не способно принимать какие-либо решения. Не говорю, что я был такой один, нас было много. И вот государство, которое я всеми силами, как мог, защищал, так поступило со мной…

Написал четыре обращения президенту Украины, по два — уполномоченному по правам человека и генеральному прокурору о предубеждении следователей, прокуроров и суда. Бил в колокола: «Люди, что вы творите. Это же беззаконие!» Однако мои воззвания возвращались в… прокуратуру, которая вела расследование. На первые два обращения в Администрацию президента никаких ответов вообще не было, на два других пришли отписки, мол, передали в прокуратуру, там разберутся и нам доложат. Из других инстанций получал формальные отписки, что все по закону, нарушений в действиях прокуратуры не выявлено, суд у нас самый справедливый и самый гуманный в мире, он разберется. Сейчас президент Порошенко выступил в мою защиту. Больно осознавать, что прозрение наступило с задержкой в шесть лет.

Параллельно со следствием начался процесс моей дискредитации — обыски, сбор компромата, попытки опорочить меня и мою семью, найти у меня какие-то миллионы, звонки, обращения непонятных мутных личностей. Кто-то делал на этом пиар. Все было.

Масштаб травли проиллюстрирую такими примерами. Как-то в Верховной Раде возникла тема «дела Назарова». Сначала Олег Ляшко облил меня грязью. Мол, чуть ли не он сам должен был лететь в сбитом самолете. Потом с негативным комментарием выступил Юрий Романович Шухевич, сам отсидевший в советских лагерях. Зачем ему это надо было?

Знаю, что в Администрацию президента однажды пришло коллективное письмо учителей одной школы в Волынской области с требованием покарать генерала. Кто их надоумил?

Но была и поддержка. Приходили коллективные письма в мою защиту от ветеранов 8 армейского корпуса (Житомир), от командования ВДВ, Генерального штаба, оперативного командования «Восток».

Одновременно были попытки привлечь меня к уголовной ответственности по другим делам. Их инициировал адвокат пострадавших Погосян. Сначала, в мае 2017-го, — за превышение военным служебным лицом власти или полномочий (ст.426−1 УК Украины). Хотя прокуратура им отказала, потому что на тот момент такую статью исключили из Уголовного кодекса, они все равно обратились в Печерский районный суд, и тот таки обязал прокуратуру открыть уголовное производство. Открыли, недолго разбирались и, естественно, закрыли.

Но этого им показалось мало. Через два месяца подали новое заявление о совершении правонарушения по статье «превышение власти или служебных полномочий работником правоохранительных органов» (ст. 365 УК Украины). Какое я имею отношение к правоохранительным органам де-факто и де-юре? И снова это дело рассматривал Печерский районный суд, и снова оно было закрыто, потому что нет состава преступления. Однако они не успокоились и по заявлению того же Погосяна открыли уголовное дело в Харькове по этой же статье. Оно, насколько я знаю, до сих пор не закрыто. Вот такие были методы давления, чтобы я не выдержал и перестал бороться.

Все мои обращения к генеральному прокурору — сначала к Шокину, потом к Луценко — были проигнорированы. Никто ни на что не реагировал. Я нигде не мог добиться правды.

В декабре 2015 года началось заседание суда в Павлограде. Это был вообще ужас. В объективы видеокамер в здании суда не попало, как родственники погибших в меня что-то кидали, плевали, толкали, били в спину. Чего только там не было.

При этом меня всегда поражало, что представители так называемой службы охраны делали вид, будто ничего не происходит. Такое повторялось из заседания в заседание. Доходило даже до того, что заходил в суд через тыльный вход, чтобы избежать этих стычек.

В зале постоянно присутствовали какие-то персонажи в полевой форме, не имевшие никакого отношения к судебному процессу. Они постоянно выкрикивали в мой адрес угрозы.

Как-то адвокат потерпевших Погосян пригласил на одно из заседаний представителей ОБСЕ. В перерыве эта дама подошла ко мне: «Я в шоке. Как такое может быть? Где законы? Где презумпция невиновности? Почему в суде так себя ведут?» Особенно ее поразило, что за моей спиной висели плакаты «убийца». Я позже обратился к судье: «Вы как-то можете повлиять на происходящее или я тут вообще никакими правами не пользуюсь?» Знаете, что он мне ответил? «Вы должны учитывать, какая аудитория тут присутствует». Но подождите, закон от судей четко требует, как нужно обходиться с обвиняемым или подозреваемым, а не пускать все на самотек.

— В ту злополучную ночь из Днепра в Луганск с десятиминутным интервалом вылетели три самолета. В одном интервью вас спросили, отправили бы вы тогда своего сына. Вы ответили утвердительно. Действительно отправили бы?
— Сказал это абсолютно искренне.

— Чувства родственников погибших можно понять. Они убеждены, что их близких «послали на смерть», и требуют возмездия. Но мы же с вами прекрасно понимаем, что за любой акцией всегда стоят организаторы.

— Уверен на сто процентов, что все было организовано и срежиссировано с самого начала, никаких случайностей там не было. Привлечение провокаторов, изготовление огромных плакатов в типографии и прочее — это серьезная подготовительная работа. Непосредственным координатором был Погосян. Но не обошлось без прямого участия прокуратуры. Хотя вдумайтесь, прокурор ведь не только выступает государственным обвинителем, он еще должен следить за соблюдением закона. Но они сами его нарушали как на начальной стадии следствия, так и потом. К слову, я знал за две недели, какой мне вынесут приговор. Случайно увидел Матиоса в Министерстве обороны. Он и донес эту информацию до руководства ведомства. Это к вопросу, где писался приговор — в Павлогорадском суде или в прокуратуре. Или судья нарушила тайну совещательной комнаты?

А на пострадавших я никогда не обижался, прекрасно понимаю их чувства и то, что они приходили с портретами погибших. Мы с женой похоронили двух детей…
Десантники не умирают, они уходят в небо

«Никакой офицер на Западе не позволит поступать с собой так, как у нас, к сожалению, немало офицеров позволяют»

— В любой профессии есть цеховая солидарность. В декабре, спустя несколько дней после того, как была отклонена ваша апелляция, с открытым заявлением, адресованным президенту, спикеру Верховной Рады, генеральному прокурору, секретарю СНБО и председателю Верховного суда, обратились участники войны, в том числе генералы Муженко, Гордейчук, адмирал Воронченко, полковник Драпатый и другие. Честно говоря, ожидала увидеть там еще ряд известных фамилий, но, увы, не нашла.

— Когда всё активно закрутилось, для меня еще одним серьезным шоком стало отсутствие поддержки коллег, ведь я, естественно, на нее рассчитывал.

— Почему вас не поддержали?

— Не знаю. Или были какие-то политические договоренности, или какие-то торги. Но, к сожалению, Министерство обороны и Генеральный штаб ничего не сделали, чтобы защитить меня на том этапе.

В одном интервью заместитель главы Службы безопасности Украины генерал Ягун на вопрос журналистов, что он думает о деле Назарова, ответил адекватно. Дескать, непонятно вообще, какое отношение Назаров имеет к трагедии. Он тоже изрядно недоумевал, почему никто из коллег за меня не вступился. И добавил: «Я удивляюсь, откуда у Виктора Николаевича Муженко такая наивная вера в справедливое рассмотрение уголовных дел в нашем суде?»

Что касается реакции офицеров, объясняю ее тем, что над нами по-прежнему довлеет ментально рабское советское прошлое. Боятся выйти за рамки, боятся сделать какой-то шаг. Фазиль Искандер сказал: «Человек должен быть порядочным, это осуществимо в любых условиях при любой власти. Порядочность не предполагает героичности, она предполагает неучастие в подлости». Тех, кто не захотел участвовать в подлости, оказалось мало. К сожалению, это сыграло свою негативную роль в восприятии этой истории обществом: раз свои Назарова не защищают, наверное, он действительно виноват, поэтому ату его.

— Если бы тогда за вас горой встали военные, эта история была бы другой?

— Если не диаметрально противоположной, то хотя бы разрешилась намного раньше и менее болезненно для всех.

— А почему сейчас, как говорится, прорвало?

— Когда тебя лично это не касается, то вроде и не болит. Может, действительно была надежда на то, что суду все-таки хватит компетенции и порядочности разобраться по закону.

Никакой офицер на Западе не позволит поступать с собой так, как у нас, к сожалению, немало офицеров позволяют.

— Но ведь они понимают, что на вашем месте мог бы оказаться любой из них.

— Сто процентов. Это абсолютно дело случая. Но тут вот какой вопрос. Кто-то другой смог бы вынести то, что вынес и продолжаю выносить я? Не буду хвастать, но уверен, что в Вооруженных Силах Украины немного найдется генералов, желающих пройти мой путь.

— Карбер и Ходжес считают, что офицеры, подписавшие заявление в вашу защиту, поставили на кон свою карьеру. Это так?

— То заявление подписали тысячи военных. Причем не только ветераны, но и кадровые офицеры из разных гарнизонов и частей. Они действовали по убеждению и по зову сердца. Видимо, у них просто лопнуло терпение. То есть они ожидали до последнего, что все-таки суд разберется и примет законное решение. Потом поняли, что все настолько плохо, что дальше молчать нельзя, что творятся абсолютно незаконные вещи и с этим нельзя мириться.
"Я сочувствую родным ребят, понимаю их боль", - говорит генерал Назаров

«Брать на себя вину террористов не собираюсь»

— Почему вас не отстранили от должности?

— Сделаю еще одно небольшое отступление.

В течение этих шести лет в средствах массовой информации и в социальных сетях высказывались в том числе те, кто плохо разбирается в управлении операциями и организации ведения боевых действий. Они реагируют эмоционально — сердцем, а не разумом. У меня к ним вопрос. Хорошо, граждане, вы считаете, что я убийца, предатель, враг, поэтому одобряете судилище. Но вы, мужчины, попробуйте себя поставить на мое место — побывать в моей шкуре, надеть мои сапоги, если получится. Вы хотели бы, чтобы с вами поступали так, как со мной? Наверно, нет. А женщины хотели бы, чтобы так поступали с вашим мужем, братом, отцом, дедушкой, близким другом? Наверное, хотелось бы, чтобы закон соблюдался бы по максимуму.

А теперь о том, почему я продолжал работать. Презумпция невиновности — это когда любой, против кого выдвинуто подозрение или обвинение, считается невиновным до тех пор, пока в суде не доказана его вина и приговор не вступил в законною силу. Об этом сказано и в Конституции, и в статье 17 Уголовного кодекса.

Я же не серийный убийца, не насильник, не казнокрад. Судебное решение об отстранении меня от работы не принималось (для этого прокуратура должна была обратиться в суд с заявлением, а она не обратилась). Я до мая 2019-го, то есть четыре с половиной года, исполнял обязанности первого заместителя начальника Генерального штаба.

Руки не опускал. С одной стороны, окунувшись с головой в работу, хоть немного переключался. С другой, ведь и пользы немало приносил. Принес бы еще больше, если бы не постоянные стрессы, отвлечение на визиты в прокуратуру и т. д. Это криминальное преследование нанесло вред не только мне, но и делу. Мое начальство и мои сотрудники знают, как я работаю. Моя совесть чиста.

Знаете, что меня поддерживало все эти годы? Неравнодушие людей. Я ведь не прятался. Ездил по всей Украине и по своим делам, и по служебным. Кто-то, узнав меня, шептался за моей спиной. Но я ни разу не слышал, чтобы мне вслед плевали, проклинали или обзывали убийцей. Ко мне сами подходили: «Мы за вас, держитесь, наверху вообще не представляют, сколько людей поддерживает вас».

Когда после одного из первых заседаний в Павлограде мы вышли из здания суда, подошли местные жители. Мне говорили до этого, что «там одни сепары». И вот эти простые люди меня окружили: «Мы все понимаем. Это же издевательство, это все неправильно, мы на вашей стороне». Мимо проезжала женщина на велосипеде. Остановилась: «Вы тот генерал Назаров, которого судят? Боже мой, что же они делают. Они думают, что простые люди ничего не понимают?» Такую поддержку я встречал везде.

Особенно запомнилась встреча в киевском Владимирском соборе. Ко мне подошел незнакомый человек и сказал, что он не представляет, что у меня творится в душе, что государство так не должно поступать, что правда на моей стороне и Бог за меня, и чтобы я держался. Этот случай и стал моим Рубиконом — надо бороться до конца и никогда не сдаваться.

— Одно из самых серьезных обвинений в ваш адрес, что вы не извинились перед родственниками погибших ребят. Можно ведь было найти какие-то слова сочувствия?

— Эту тему постоянно муссировала сторона их защиты. Понимаете, принести извинения — значит признать свою вину. Не раз и в СМИ, и в ходе судебного разбирательства некоторые пострадавшие призывали: «Виктор Николаевич, признайте наконец вину, и мы разойдемся». Другие говорили, что, если бы я это сделал с самого начала, может, вообще все развивалось иначе. Но это их виденье ситуации. А закон совсем по-другому трактует: если человек признает вину, значит, он будет осужден. Может, только вместо семи лет дали бы пять.

Да, я сочувствую родным ребят, понимаю их боль. Но брать на себя вину террористов не собираюсь. Не я совершил преступление. Я делал все для того, чтобы стало легче тем, кто находился в аэропорту Луганска. Так должен поступать любой военачальник во время войны. Поэтому домыслы о том, что если бы я извинился, то суда не было бы, немножко не соответствуют действительности.

— Когда в декабре началась масштабная кампания в вашу защиту, многие расценили это как давление на суд.

— А когда в 2014—2016 годах на меня все, кому не лень, лили грязь, это не было давлением на суд? Я ведь неоднократно слышал от судей фразу: «Мы должны учитывать общественный резонанс и принимать во внимание аудиторию, которая тут присутствует». Она звучала постоянно в суде первой инстанции и в апелляционном суде. Этим общественным резонансом они и руководствовались. Все эти акции в судах и под судами, статьи, провокаторы — это не давление на суд? Даже до абсурда доходило. Однажды увидел в зале каких-то женщин. Сидели и сверлили меня глазами. Потом, когда выступал, глянул через барьер, а у них на коленях лежат мои фотографии и они иголками тычут в них. Видимо, решили еще и так меня зацепить.

Поэтому правильно Карбер сказал: если бы военные на Западе посмотрели видео из этого суда, они были бы в шоке. Он назвал суд позорным фарсом.
Судебный процесс по делу о сбитом боевиками в небе над Луганском Ил-76 длится с декабря 2015 года

«Я прямо из суда, где меня вполне могли отправить под арест, поехал на Банковую докладывать верховному главнокомандующему виденье ситуации в Дебальцево»

— Они с Ходжесом целую главу своей статьи посвятили тому, чем чревато дело Назарова и как оно отразится на боеспособности армии.

— Да отразилось сразу же. В ноябре мне вручили подозрение. В это время уже шли бои в районе ДАПа, там предполагались определенные активные действия с нашей стороны. Но не всё пошло по плану и не получилось так, как хотелось. Одна из причин — мое уголовное дело. Потому что многие командиры опасались моей участи и стали перестраховываться. Они поняли, что проще ничего не делать. В таком случае даже если привлекут к ответственности за бездействие, то они отделаются дисциплинарным наказанием, а до суда дело вряд ли дойдет.

Когда в январе-феврале 2015 года начались бои под Дебальцево, повторилась та же история. В общем, могу сказать одно: если бы не было дела Назарова, эффективность применения наших сил во время операции под Дебальцево была бы намного выше.

— Хотите сказать, что командиры действовали с оглядкой?

— Конечно. Люди думали: если генерала ни за что привлекли к ответственности, то же может быть и с ними. Как иначе им реагировать? Поэтому где-то выполнили задачу, где-то недовыполнили, где-то просто не пошли или не пришли. И все, весь запланированный замысел рушится, и нет того результата, который мог бы быть. Это очень сложно понять, не побывав в этой шкуре. Хотя бы просто постоять рядом и посмотреть.

Расскажу еще об одном интересном эпизоде, который случился в тот период. Я находился в Печерском суде, мне избирали меру пресечения — арестовывать, не арестовывать. А тут названивают из Министерства обороны, телефон не умолкал: «Вам надо срочно ехать в Администрацию президента». И вот я прямо из суда, где меня вполне могли отправить под арест, поехал на Банковую докладывать верховному главнокомандующему виденье ситуации в Дебальцево. Можете себе такое представить?


— Выводы Карбера и Ходжеса однозначны: вся эта история отразится не только на вашей судьбе, но и на безопасности Украины.

— На пресс-конференции в Вашингтоне все выступающие в унисон говорили, что определяющим фактором боеспособности армии является не подготовка, не техника, не обеспечение и другие аспекты, а готовность и способность командиров принимать тяжелые решения в условиях неопределенности. Это основа любой армии, начиная со времен Римской империи. Если ее не будет, никакие самые современные и самые лучшие вооружение и техника никогда не будут эффективно использованы.

Мое глубокое убеждение, что Украину как государство в 2014—2015 годах спасла именно армия. Пусть ни добробаты, ни волонтеры не обижаются. Тогда полностью отстранились СБУ, МВД и остальные правоохранительные структуры. Уверен на сто процентов, что российское руководство знало степень разложения этих структур. Но оно никогда всерьез не воспринимало армию, которую до этого всегда гнобили и уничтожали. Особенно в этом отличились два министра обороны — Саламатин и Лебедев. Поэтому в Кремле были уверены, что с армией справятся. Правду говорит Карбер: на Западе тогда считали, что Украина продержится два-три дня.

Но благодаря тому, что армия как государственный институт нашла в себе силы самоорганизоваться, что там были люди, не побоявшиеся взять на себя ответственность, вокруг нее закрутилось все остальное — волонтерское движение, добровольческое движение. Все вместе мы смогли тогда выстоять.

Не уверен, что так же будет, если, не дай Бог, ситуация начнет опять обостряться. Потому что многие командиры 25 раз подумают, прежде чем принимать какое-то такое решение.

«Судить заочно террористов они боятся, а генерала ВСУ — нет»

— Действие приговора приостановлено. Что дальше?

— Я подал кассационную жалобу и ходатайство по остановке выполнения решений двух судов — апелляционного и первой инстанции. Кассация их приняла к рассмотрению, открыли кассационное производство, а исполнение решений этих судов остановили. Соответственно, я не арестован и остаюсь на свободе. По закону у кассационной инстанции есть три месяца на процессы, связанные с кассационным обжалованием. То есть, наверное, весной они смогут провести заседание.

Кассационная инстанция не исследует факты. Это, по большому счету, суд права, они будут проверять решения первой инстанции и апелляционной инстанции на предмет соблюдения материального и процессуального права.

— Решение кассации будет окончательной точкой?

— Не обязательно. Мы же не знаем, какое решение они примут.

В практике Верховного суда есть уголовные дела, по которым вынесены оправдательные приговоры, поскольку найдены серьезные основания для этого. С такими делами все намного проще. У нас же такое многополярное дело, столько задействовано людей, столько документов, и что ни доказательство, то нарушение закона со стороны следствия и упущения суда. Хочу надеяться, что кассационная инстанция не пойдет на поводу ни у прокуратуры, ни еще у кого-то, что они встанут на государственную позицию и разберутся во всем по закону.

— Еще какие варианты?

— Их четыре, если по Уголовному кодексу.

Вариант А — отменить решения двух судов и закрыть криминальное производство в отношении меня.

Вариант Б — отправить дело на повторное рассмотрение в апелляционный суд Днепра. Тогда это продлится от полугода до года.

Вариант В — отправить дело на повторное рассмотрение в суд первой инстанции в Павлоград. Он продлится от года до двух лет.

То есть в этих обоих вариантах все снова вернется к гражданским судьям.

Вариант Г — оставить решения судов первой и апелляционной инстанции в силе. О том, что будет, мы говорили вначале.

Так что ждем решения. В связи с эти вспомнил слова председателя Верховного суда Валентины Данишевской в интервью Deutsche Welle 26 ноября 2019 года: «Ожидать от суда, что он будет всегда удовлетворять ходатайства прокуратуры или всегда принимать обвинительные приговоры, не следует. Потому что суд на то и суд, чтобы он оправдал невинного и покарал виновного».

Знаете, в чем еще парадокс? В том, что за Антитеррористическую операцию отвечала в первую очередь СБУ, а не армейский генерал. А суд первой инстанции написал, а потом апелляционный суд продублировал обвинение меня в нарушении статьи 5 закона о борьбе с терроризмом. Якобы я являюсь субъектом борьбы с терроризмом. Абсурд, согласитесь.

— Служба безопасности Украины заявила, что ответственность за катастрофу Ил-76 несет так называемая «группа Вагнера».

— Но в материалах уголовного производства этого не было. Такая информация появилась зимой 2017 года, когда суд приближался к вынесению обвинительного приговора. При этом суд сознательно ничего не делал, чтобы стала известна правда, которую можно было бы использовать для моей защиты. Страшно, когда в родной стране за твоей спиной больше врагов, чем видишь перед собой.

В 2017 году ко мне как к исполняющему обязанности первого заместителя начальника Генерального штаба попали документы службы внешней разведки, добытые оперативным путем. Это был доклад министру обороны России (со всеми штемпелями и прочими атрибутами делопроизводства) или самого Уткина («Вагнера»), или кого-то из его непосредственного окружения, где они обосновывают задачи, почему нельзя их сокращать и расформировывать. Это как раз было перед тем, как они появились в Сирии. Перечисляли фамилии и заслуги «вагнеровцев». Так вот, было прямо написано, дескать, «мы такие молодцы, сбитый в Луганске Ил-76 — наша заслуга». Почему в таком случае за трагедию должен отвечать украинский генерал?

— Вообще в голове не укладывается.

— В августе 2018 года в Красногвардейском суде Днепра был зачитан обвинительный акт в отношении экс-главаря так называемой «ЛНР» Плотницкого и боевиков Гуреева и Патрушева по делу о катастрофе Ил-76, которое прокуратура Днепропетровской области квалифицировала как террористический акт. До сих пор идет суд над этой компанией. Он несколько раз прерывался, судьи брали отводы, они не хотели заниматься этим делом. Вердикта нет, и непонятно, когда будет. Зато меня уже засудили. Ну как такое может быть?

Когда в 2017 году началась аттестация судей, одна из судей, не буду называть ее фамилию, которая вела процесс по Плотницкому, написала ходатайство в Высшую квалификационную комиссию судей о том, чтобы ее аттестация проходила в закрытом режиме (у остальных это была видеоконференция, которую мог смотреть любой желающий). Мол, это может создать угрозу ее жизни. Я так понимаю, она боялась возможной мести со стороны террористов, «вагнеровцев» или кого там еще. Только вдумайтесь, судить заочно террористов они боятся, а генерала ВСУ — нет.

В завершение приведу слова того же Кони: «Деятели судебного состязания не должны забывать, что суд, в известном отношении, есть школа для народа, из которой, помимо уважения к закону, должны выноситься уроки служения правде и уважения к человеческому достоинству». Верю, что так и будет…

2476
Сообщает fakty.ua